Сообщество грустных дневников. Онлайн дневники
Главная » 2014»Июнь»6 » немного прохлады
немного прохлады
00:17
Погода за окном:летний вечер
Настроение:так себе Музыка в колонках:Сил
Иногда так хочется сесть и написать что-то. Выразить призрачные чувства, собрать в комок разбредающиеся мысли и образы. Особенно часто это желание появляется осенью или на пороге ее. Вот и сейчас конец августа, но вдруг сильно похолодало, солнце погасло, зачастили дожди. Трава еще совсем зеленая, но осень ведь не всегда ассоциируется с золотом. Это неуловимый отзвук в душе, начало конца, едва ощутимый запах, сладкая грусть, сумерки. Осень – это сумерки года. А сумерки – это как антракт в театре – приятная посиделка в буфете за обсуждением спектакля, затишье перед следующим актом… Она ждала похолодания, чтобы вновь облачиться и удобную одежду. Летом она чувствовала себя некомфортно – слишком голо и открыто, все на виду, одежда постоянно липнет к телу. Да и вообще – солнце жгло ей глаза, и жара не давала вздохнуть полной грудью. Я все это знал и помнил. Именно она научила меня любить осень. Лето всегда воспринималось ею как отвлекающий маневр природы, обманчивая беззаботность и устрашающая неготовность к серьезному. Выплеск адреналина после которого пустота. Концерт, с которого возвращаешься уставшим и опустошенным, хотя сумел им насладиться. На градуснике было плюс восемь, когда я проснулся. За окном неуклюже провисало стальное небо, весело стонал ветер. Она пришла в полдень – солнечная, золотая. - Вот и осень! Я так замерзла пока в храм дошла! Сколько за бортом – посмотреть негде, термометр у моих, а они спали. Окно открыла, но не поверила своим ощущениям – мне ж всегда холодно! Ой, хорошо, что идти минут десять, если бы жила дальше – околела бы в чулках и юбке! Мое паршивое настроение потихоньку отступило под натиском ее улыбки. И правда – глупо и даже оскорбительно так зависеть от погоды. Скоро совсем уместно зазвучит в наушниках «Театр трагедии» образца 1995го, «Долориан» или «Холодный ноябрьский дождь» «Ганз-н-роузес». - Я принесла тебе булочек, попьем чаю? Ах, ты мое мучение! И счастье и боль! Как невыносимо быть так близко, быть таким родным и привычнымкак старый диван, но в то же время не иметь никакого отношения к твоей жизни, не знать и не понимать твоего мира, не ведатьпо каким законам он живет и уж тем более – не быть вхожим в него. Поэтому она любила говорить с воображаемыми друзьями. Я знал, что у нее была подруга по имени Лика – из второго романа, но видимо образ еще не отжил свое. Эта Лика всегда одета в красную трикотажную кофточку и голубые джинсы, у нее длинные каштановые волосы, она чуть выше среднего роста и очень стройная. Лике она могла сказать, что угодно, обсудить с ней наболевшее и даже то, чего не было и чего не могло произойти. Со мной же все иначе: я реальный, теплый и несовершенный. Я перебивал и спорил, боялся и мечтал. Мечтал и снова боялся. Я знал, что она может подолгу стоять у зеркала, разглядывая свое лицо, которое считала некрасивым и вместо того, чтобы отойти, всегда портила себе настроение. Мои уверения в ее исключительности ничуть не помогали, но в какой-то момент ей надоедало мрачнеть, и она распускала волосы, улыбалась, отходила от зеркала максимально далеко. - Вот так лучше! Хоть волосы и фигура нормальные. Мучение! Неужели так сложно понять, что ты самая лучшая, самая красивая, самая необычная девушка из всех кого я знаю? Я ведь знаю немало. Хоть в какой-то области я доволен своими познаниями. И ни одна из девушек не влияла на меня так, как ты. Даже на сотую долю. А еще я знал, что она смотрит фильм о себе глазами другого. О нем и говорить нечего – даже ей неинтересно, хотя когда-то он был ей небезразличен. Но он этого вовремя не понял, потом – испугался, а в результате… впрочем, я хочу избавить себя самого от этих будничных драм. Их жизни пересеклись на мгновение, а судьбы не срослись, если выразиться более высокопарно. Можно понять его страх. И ее глубоко скрываемое даже от себя самой уязвленное самолюбие. Превратив себя в персонаж, она будто показывает ему, кого он потерял. Так интересно представлять себя то тихой, непритязательной провинциалкой, то неугомонное егозой. Только реальная она намного занятнее, но ни он, ни она не понимают этого. Хотя о нем я ничего сказать не могу. Она считает, что это неправильно, это болезнь, от которой она никак не может избавиться, не может даже дать ей имя, а это, по ее мнению, уже значит поработить. Я знаю о ней такое, чем она ни с кем не делится. Все ее тайны, которых я пусть и не понимаю, но хотя бы не смеюсь, оседают золотыми кирпичами на моем сердце. И драгоценные, и нести тяжко. Это ли бремена друг друга? Порой кажется, что житейские, реальные и понятные бремена было бы проще носить. Мы пьем чай в тишине. Она смотрит в окно и задумчиво улыбается. Ей сегодня пришлось и петь, и читать, поэтому она устала. Ее низкий глубокий голос звучал тихо, но слышно по всей квартире. Звонко, сочно, богато. Говорила она вдумчиво, никогда не щебеча и не стрекоча. Каждое слово взвешено и продумано, как следует интонировано. Сразу слышно, что голос у нее – рабочий. Но она, как всегда недовольна – дикция нечеткая, вокал посредственный, все дрожит и качается, она хрипнет и срывается, порой голос вообще не слушается ее. Но все мы живые люди, - говорил я. Разумеется, но… - Хороший сегодня день! – произносит она наконец. – Вчера меня замучило уныние. Ни с чем не справлюсь, все запредельно, ты такая тупая, никудышная… а сегодня было так хорошо! На улице дубак, а в храме тепло и сумрачно, почти никого не было, никакого шума, пелось и читалось легко и свободно. И я почти не сбивалась. Почти молилась. Свечи потрескивают, иконы мягко мерцают. Так чудесно! Потом она долго молчала. Сам я не знал, что сказать, но тишина никогда не тяготила нас. Мне было просто хорошо рядом с ней, легко и уютно. Хотелось, чтобы она никогда не уходила, чтобы я всегда видел ее и слышал ее внушительный голос. - Я так устала за последние дни, - наконец промолвила она, закрыв глаза и подперев голову рукой. - Отдохни, - предложил я, - здесь ты никому не помешаешь. В музыкальном центре крутился какой-то дойч-индастриал. Она легла на диван, закутавшись в покрывало, как в кокон, стащив половину со спинки. Оно большое и теплое. За окном по-прежнему выл ветер, в квартире стало по-осеннему холодно, особенно мерзли ноги на бетонном полу. Но музыка грела душу. Вскоре она заснула, а я сидел на полу и смотрел то на нее, то в потолок, то в окно. Еще одна осень в моей жизни. Другие времена года не подводят такого ощутимого итога, во всяком случае, мне так казалось. А осенями словно измеряешь собственную жизнь. Мучение! Какие же сны ты видишь?
)